Неточные совпадения
Шум от перьев был большой и походил на то, как будто бы несколько телег с хворостом проезжали
лес, заваленный на четверть аршина иссохшими листьями.
Но наше северное лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнет и нет: известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным
шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.
Вставая с первыми лучами,
Теперь она в поля спешит
И, умиленными очами
Их озирая, говорит:
«Простите, мирные долины,
И вы, знакомых гор вершины,
И вы, знакомые
леса;
Прости, небесная краса,
Прости, веселая природа;
Меняю милый, тихий свет
На
шум блистательных сует…
Прости ж и ты, моя свобода!
Куда, зачем стремлюся я?
Что мне сулит судьба моя...
В
лесу те же деревья, но в
шуме их явился особенный смысл: между ними и ею водворилось живое согласие. Птицы не просто трещат и щебечут, а все что-то говорят между собой; и все говорит вокруг, все отвечает ее настроению; цветок распускается, и она слышит будто его дыхание.
— Есть ли такой ваш двойник, — продолжал он, глядя на нее пытливо, — который бы невидимо ходил тут около вас, хотя бы сам был далеко, чтобы вы чувствовали, что он близко, что в нем носится частица вашего существования, и что вы сами носите в себе будто часть чужого сердца, чужих мыслей, чужую долю на плечах, и что не одними только своими глазами смотрите на эти горы и
лес, не одними своими ушами слушаете этот
шум и пьете жадно воздух теплой и темной ночи, а вместе…
«Все молчит: как привыкнешь к нему?» — подумала она и беспечно опять склонилась головой к его голове, рассеянно пробегая усталым взглядом по небу, по сверкавшим сквозь ветви звездам, глядела на темную массу
леса, слушала
шум листьев и задумалась, наблюдая, от нечего делать, как под рукой у нее бьется в левом боку у Райского.
Утро. Солнце блещет, и все блещет с ним. Какие картины вокруг! Какая жизнь, суматоха,
шум! Что за лица! Какие языки! Кругом нас острова, все в зелени; прямо, за
лесом мачт, на возвышенностях, видны городские здания.
Вот, смотрите, громада исполинской крепости рушится медленно, без
шума; упал один бастион, за ним валится другой; там опустилась, подавляя собственный фундамент, высокая башня, и опять все тихо отливается в форму горы, островов с
лесами, с куполами.
Вереница саней парами, гусем двигались без
шума рысцой по узкой дороге
лесами, иногда высокими, иногда низкими, с елками, сплошь задавленными сплошными лепешками снега.
Следующие два дня были дождливые, в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного
шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я сплю в
лесу, около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
Тут только я спохватился, что сплю не в
лесу, а в фанзе, на кане и под теплым одеялом. Со сладостным сознанием я лег опять на свое ложе и под
шум дождя уснул крепким-крепким сном.
Я так ушел в свои думы, что совершенно забыл, зачем пришел сюда в этот час сумерек. Вдруг сильный
шум послышался сзади меня. Я обернулся и увидел какое-то несуразное и горбатое животное с белыми ногами. Вытянув вперед свою большую голову, оно рысью бежало по
лесу. Я поднял ружье и стал целиться, но кто-то опередил меня. Раздался выстрел, и животное упало, сраженное пулей. Через минуту я увидел Дерсу, спускавшегося по кручам к тому месту, где упал зверь.
А в зимний день ходить по высоким сугробам за зайцами, дышать морозным острым воздухом, невольно щуриться от ослепительного мелкого сверканья мягкого снега, любоваться зеленым цветом неба над красноватым
лесом!.. А первые весенние дни, когда кругом все блестит и обрушается, сквозь тяжелый пар талого снега уже пахнет согретой землей, на проталинках, под косым лучом солнца, доверчиво поют жаворонки, и, с веселым
шумом и ревом, из оврага в овраг клубятся потоки…
В это время в
лесу раздался какой-то шорох. Собаки подняли головы и насторожили уши. Я встал на ноги. Край палатки приходился мне как раз до подбородка. В
лесу было тихо, и ничего подозрительного я не заметил. Мы сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же
шум, но сильнее и дальше в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но в
лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Я прислушался. Со стороны, противоположной той, куда ушли казаки, издали доносились странные звуки. Точно кто-нибудь рубил там дерево. Потом все стихло. Прошло 10 минут, и опять новый звук пронесся в воздухе. Точно кто-то лязгал железом, но только очень далеко. Вдруг сильный
шум прокатился по всему
лесу. Должно быть, упало дерево.
Тогда услышали
шум приближающейся команды, оружия блеснули между деревьями, человек полтораста солдат высыпало из
лесу и с криком устремились на вал.
Я тот, который когда-то смотрел на ночной пожар, сидя на руках у кормилицы, тот, который колотил палкой в лунный вечер воображаемого вора, тот, который обжег палец и плакал от одного воспоминания об этом, тот, который замер в
лесу от первого впечатления лесного
шума, тот, которого еще недавно водили за руку к Окрашевской…
Тихо шептались листья орешника и ольхи, ветер обвевал лицо, с почтового двора доносилось потренькивание подвязываемого к дышлу колокольчика, — и мне казалось, что все эти сдержанные
шумы, говор
леса, поля и почтового двора говорят по — своему об одном: о конце жизни, о торжественном значении смерти…
Именно ведь тем и хорош русский человек, что в нем еще живет эта общая совесть и что он не потерял способности стыдиться. Вот с победным
шумом грузно работает пароходная машина, впереди движущеюся дорогой развертывается громадная река, точно бесконечная лента к какому-то приводу, зеленеет строгий хвойный
лес по берегам, мелькают редкие селения, затерявшиеся на широком сибирском приволье. Хорошо. Бодро. Светло. Жизнь полна. Это счастье.
Этот лет по одним и тем же местам называется охотниками «тяга»] издавая известные звуки, похожие на хрюканье или хрипенье, часто вскакивая с большим
шумом из-под ног крестьянина, приезжающего в
лес за дровами, также был им замечен по своей величине и отличному от других птиц красноватому цвету и получил верное название.
Тут были голоса природы,
шум ветра, шепот
леса, плеск реки и смутный говор, смолкающий в безвестной дали.
Его учила несложным напевам эта природа,
шум ее
леса, тихий шепот степной травы, задумчивая, родная, старинная песня, которую он слышал еще над своею детскою колыбелью.
Лишь только поднялись мы к
лесу из оврага, стал долетать до моего слуха глухой, необыкновенный
шум: то какой-то отрывистый и мерный шорох, на мгновенье перемежающийся и вновь возникающий, то какое-то звонкое металлическое шарканье.
Она вообще, кажется, на этот раз несколько молодилась и явно это делала для Вихрова, желая ему представиться посреди природы веселою и простодушною девочкою. Старик Захаревский, наконец, прислал сказать, что пора выйти из
лесу, потому что можно опоздать. Молодежь с хохотом и с
шумом вышла к нему. У Живина были обе руки полнехоньки грибами.
Но вот наконец виднеется за туманами берег, образуемый пригорком, на котором привольно растет все тот же неисходный
лес; говор и
шум стихают, весла опускаются, и дощаник потихоньку и плавно подступает к берегу…
Пришла опять весна, пошли ручьи с гор, взглянуло и в наши
леса солнышко. Я, ваше благородие, больно это времечко люблю; кажется, и не нарадуешься: везде капель, везде вода — везде, выходит,
шум; в самом, то есть, пустом месте словно кто-нибудь тебе соприсутствует, а не один ты бредешь, как зимой, например.
Смиренно потом прошла вся четверня по фашинной плотине мельницы, слегка вздрагивая и прислушиваясь к бестолковому
шуму колес и воды, а там начался и
лес — все гуще и гуще, так что в некоторых местах едва проникал сквозь ветви дневной свет…
И вот какое-то внезапное беспокойство, какая-то быстрая тревога пробегает по расстроенным рядам. Юнкера сами выпрямляются и подтягиваются без команды. Ухо слышит, что откуда-то справа далеко-далеко раздается и нарастает особый, до сих пор неразличимый
шум, подобный гулу
леса под ветром или прибою невидимого моря.
Звуки лились мерно и заунывно, то звонкими серебряными струями, то подобные
шуму колеблемого
леса, — вдруг замолкли, как будто в порыве степного ветра.
Утро было свежее, солнечное. Бывшие разбойники, хорошо одетые и вооруженные, шли дружным шагом за Серебряным и за всадниками, его сопровождавшими. Зеленый мрак охватывал их со всех сторон. Конь Серебряного, полный нетерпеливой отваги, срывал мимоходом листья с нависших ветвей, а Буян, не оставлявший князя после смерти Максима, бежал впереди, подымал иногда, нюхая ветер, косматую морду или нагибал ее на сторону и чутко навастривал ухо, если какой-нибудь отдаленный
шум раздавался в
лесу.
В тепле и уюте
леса тихонько дышит какой-то особенный
шум, мечтательный и возбуждающий мечты.
С этими мыслями лозищанин засыпал, стараясь не слышать, что кругом стоит
шум, глухой, непрерывный, глубокий. Как ветер по
лесу, пронесся опять под окнами ночной поезд, и окна тихо прозвенели и смолкли, — а Лозинскому казалось, что это опять гудит океан за бортом парохода… И когда он прижимался к подушке, то опять что-то стучало, ворочалось, громыхало под ухом… Это потому, что над землей и в земле стучали без отдыха машины, вертелись чугунные колеса, бежали канаты…
До ушей Матвея донесся
шум деревьев.
Лес всегда тянет к себе бесприютного бродягу, а Матвей Лозинский чувствовал себя настоящим бродягой.
— Видел я сон: идёт по земле большой серый мужик, голова до облаков, в ручищах коса, с полверсты, примерно, длиной, и косит он.
Леса, деревни — всё валит. Без
шума однако.
«Они бросились за ним, очарованные. Тогда
лес снова зашумел, удивленно качая вершинами, но его
шум был заглушен топотом бегущих людей. Все бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца. И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко всё был впереди, и сердце его всё пылало, пылало!
Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном
шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами
леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись, пугая людей.
(Из
леса доносятся
шум, смех, выделяются громкие возгласы.)
В самом деле, казалось, весь
лес оживился: глухой
шум, похожий на отдаленный рев воды, прорвавшей плотину, свист и пистолетные выстрелы пробудили стаи птиц, которые с громким криком пронеслись над головами наших путешественников.
— Да, погодка разыгралась. И то сказать, в
лесу не так, как в чистом поле: и небольшой ветерок подымет такой
шум, что подумаешь — светупреставление… Чу! слышишь ли? и свистит и воет… Ах, батюшки светы! что это?.. словно человеческие голоса!
Юрий, который от сильного волнения души, произведенного внезапною переменою его положения, не смыкал глаз во всю прошедшую ночь, теперь отдохнул несколько часов сряду; и когда они, отправясь опять в путь, отъехали еще верст двадцать пять, то солнце начало уже садиться. В одном месте, где дорога, проложенная сквозь мелкий кустарник, шла по самому краю глубокого оврага, поросшего частым
лесом, им послышался отдаленный
шум, вслед за которым раздался громкий выстрел. Юрий приостановил своего коня.
Меж тем
шум приближался, рассуждать было некогда: он решился и вышел из
лесу.
Около Дмитровки приятели расстались, и Ярцев поехал дальше к себе на Никитскую. Он дремал, покачивался и все думал о пьесе. Вдруг он вообразил страшный
шум, лязганье, крики на каком-то непонятном, точно бы калмыцком языке; и какая-то деревня, вся охваченная пламенем, и соседние
леса, покрытые инеем и нежно-розовые от пожара, видны далеко кругом и так ясно, что можно различить каждую елочку; какие-то дикие люди, конные и пешие, носятся по деревне, их лошади и они сами так же багровы, как зарево на небе.
В этом
лесу всегда стоял
шум — ровный, протяжный, как отголосок дальнего звона, спокойный и смутный, как тихая песня без слов, как неясное воспоминание о прошедшем.
Вот скоро и ушли все в
лес вон по той дороге; и пан в хату ушел, только панский конь стоит себе, под деревом привязан. А уж и темнеть начало, по
лесу шум идет, и дождик накрапывает, вот-таки совсем, как теперь… Уложила меня Оксана на сеновале, перекрестила на ночь… Слышу я, моя Оксана плачет.
Стучали над головой Антипы топоры, трещали доски, падая на землю, гулкое эхо ударов понеслось по
лесу, заметались вокруг кельи птицы, встревоженные
шумом, задрожала листва на деревьях. Старец молился, как бы не видя и не слыша ничего… Начали раскатывать венцы кельи, а хозяин её всё стоял неподвижно на коленях. И лишь когда откатили в сторону последние брёвна и сам исправник, подойдя к старцу, взял его за волосы, Антипа, вскинув очи в небо, тихо сказал богу...
Град, наполнив
лес ледяным
шумом, просыпался быстро, но его сменил густой ливень, дробно охлёстывая листву миллионами тяжёлых капель, наполняя тьму сердитым воем.
Глубокое молчание царствовало в
лесу, только
шум его шагов да по временам взмах поднявшеюся из-под куста тетерева нарушал тишину.
И вот раздался первый, негромкий, похожий на удар топора дровосека, ружейный выстрел. Турки наугад начали пускать в нас пули. Они свистели высоко в воздухе разными тонами, с
шумом пролетали сквозь кусты, отрывая ветви, но не попадали в людей. Звук рубки
леса становился все чаще и наконец слился в однообразную трескотню. Отдельных взвизгов и свиста не стало слышно; свистел и выл весь воздух. Мы торопливо шли вперед, все около меня были целы, и я сам был цел. Это очень удивляло меня.
Мне ли, страстному поклоннику вечных красот природы и моего чудного, родимого края, свободы его полей и
лесов, его роскошного простора и приволья, мне ли, безумному охотнику, грустить, расставаясь с неволей и
шумом городской жизни, с пыльной и душной Москвой?